сканируя все – реальное и виртуальное – букинистическое пространство бывшего СССР. И читая не так давно «Библиотекаря» Михаила Елизарова, буквально мурашами покрывался: а кого он, собственно, имел в виду под именем Дмитрия Громова? До смертельных поединков на хоккейных клюшках, молотках-стамесках, саперных лопатках и вязальных спицах у фанатов Головина дело пока не дошло, как и не начали они еще, насколько мне известно, сбиваться в читальни и библиотеки, однако кто знает, что будет дальше?
На просторах Рунета повесть «День рождения покойника» представлена в исполнении Александра Боева. Запись любительская, но достаточно отчетливая, чтобы быть услышанной, а главное – предельно душевная, выполненная с большой любовью и уважением к творчеству автора. Кстати, в том же исполнении имеются еще три рассказа Головина: «Ленька Абраамов из Красной книги дураков», «Хельсинки – город контрастов» и «Чудо в Кемпендяе». Уверен, что малая проза писателя поможет вам составить наиболее полное представление о его творчестве.
Щегол – птичка певчая, или Маленькая птаха – до старости птенец
Донна Тартт. Щегол / Перев. с англ. Анастасии Завозовой. – М.: АСТ, 2014
Пулитцероносный роман современной американской писательницы Донны Тартт «Щегол» – большая книга. Очень большая.
Не только по объему. Но и вообще. Все, за что берется автор, все, к чему она прикасается, становится значительным и масштабным, точно пузырь хорошо прожеванного бубльгума.
Это даже не стрекоза, увеличенная до размеров собаки, не мышь ростом с гору и не муха, раздутая до габаритов элефанта. Это, воспользуюсь образным сравнением одного из коллег по читательскому цеху, бактерия, вообразившая себя астероидом.
И дело тут не в любви Донны Тартт ко всему американскому, не в ее уверенности, что только оное чего-нибудь да стоит (над этим свойством соплеменников автора, помнится, так мило позубоскалил Салман Рушди в своей «Ярости»), – в конце концов, всяк кулик свое болото хвалит, но в том, ради чего все это затевалось, в том, что у нас в сухом остатке.
А в остатке у нас до обидного мало, как это всегда бывает с продуктами, в изготовлении которых используется воздух – будь то попкорн, сладкая вата или пористый шоколад.
Похоже, автор так до конца и не решила, что она, собственно, пишет. Психологический, философский или детективный роман в духе Федора Михайловича Достоевского, отсылок к которому в тексте немало? Плутовской роман, роман воспитания или же рождественскую мистерию в духе Чарльза Диккенса, к которому автор также явно неравнодушна? Или же по сложившейся постмодернистской традиции она пыталась усесться сразу на все шесть или сколько их там было стульев? Определенно не получилось. Объем Донна Тартт соблюла, однако плотность подвела. Содержимое, сиречь талант оказались даже не жидковаты, но исчезающе разрежены, и вместо американских «Братьев Карамазовых» или «Оливера Твиста» получился грандиозный пшик.
Вроде и сюжет у книги есть, и герои, а вспомнить в итоге, кроме многочисленных ляпов, нестыковок, политкорректных благоглупостей и просто неудачных, корявых выражений, и нечего.
К примеру, когда прочитал, как Борис на вечеринке «доедал оставшееся блюдо с икрой», то аж вздрогнул от явственно прозвучавшего в моих ушах хруста фарфора на зубах. Или блюдо было металлическим? Наслышан, что в Америке нашего брата-славянина представляют этаким зверем. Эхо холодной войны. Но чтобы мы еще и посудой закусывали…
Прочим примерам литературных неудобоваримостей несть числа. Избавлю себя и вас от их цитирования, как говорил Марк Твен: «Опустим занавес жалости над этой сценой».
Последним и самым тяжким испытанием стал для меня финал, в котором перед моим изумленным взором предстала череда бессмысленных, поистине идиотских (не ту главу озаглавила автор в честь великого романа ФМ!) поступков героя книги, коими тот старательно и упорно загонял себя в тупик.
«Избалованный, пошлый нытик» – так аттестует себя герой в финале, и это первая его здравая мысль за все повествование.
Правда, под самый занавес на героя нисходит-таки озарение, и он понимает, что жизнь не так уж плоха, как ему всю дорогу казалось. На самом деле она гораздо, гораздо хуже. И тогда он вываливает на голову читателя корыто – нет, цистерну своих метафизических мизантропических испражнений.
Любовь всей его жизни? Увы и ах, оная оказалась «морфиновым леденцом, за которым я гонялся столько лет». А что же сама жизнь? «Жизнь – это катастрофа», – утверждает Тео. Потому что: «Уж лучше не рождаться вовсе, чем появиться на свет в этой сточной канаве, в этой выгребной яме больничных кроватей, гробов и разбитых сердец». Потому что: «Путь вперед только один – к старости и утратам. И только один выход – смерть». Ай, молодца! Как фишку просек, а?
И спрашивать как-то неловко, но, собственно, оно мне было надо? С какой стати меня, с таким трудом продравшегося через сотни страниц жизнеописания двухмерного лубочного дуралея, в чью реальность поверить было трудней, чем в плоть, кровь и бессмертную душу Микки-Мауса, напоследок еще и в его картонные экскременты носом ткнули?
Не подумайте, что просто не люблю литературу США. Еще как люблю. Однако, когда в следующий раз соберусь почитать американца, пишущего редко, но метко, да еще и Пулитцера за это иногда получающего, предпочту Томаса Пинчона или Джеффри Евгенидиса. Или же, если уж гендерный принцип должно соблюсть, перечитаю Харпер Ли. Ибо даже ее странноватый, нескладный «Сторож» на голову выше «Щегла», оказавшегося на поверку переодетым попугаем.
Если вам нравится изысканная мемуарно-исповедальная проза, действие в которой вращается вокруг некоего культурного артефакта, прочитайте роман каталонца Жауме Кабре «Я исповедуюсь». Книга не из простых и не из легких, но след в душе наверняка оставит. Этот же непропеченный и подгоревший пирожок оставьте любителям литературного фастфуда.
Впрочем, повторю не раз сказанное ранее: мое мнение – это всего лишь мое мнение. Кому-то «Щегол» вполне может показаться райской жар-птицей счастья. Прислушивайтесь к чужому мнению, но полагайтесь на собственный опыт. В аудиоформате роман Донны Тартт «Щегол» представлен в исполнении Игоря Князева (издательство «АСТ-Аудиокнига»). Запись традиционно хорошая, исполнение – опять же по традиции – выше всяких похвал. Ну а специально для полиглотов имеется еще и звуковая версия книги на языке оригинала.
Необыкновенная история
Иван Гончаров. Обрыв. – М.: Художественная литература, 1980
Именно так – как бы в пику названию другой книги Ивана Александровича Гончарова – захотелось мне озаглавить текст, посвященный его роману «Обрыв». Собственно, то же название – «Необыкновенная история» – носит и эссе самого писателя, в котором он рассказывает об истории создания данного произведения.
Иван Гончаров – пожалуй, самый немногословный из русских классиков. Судите сами: за без
